— Вы спокойно относитесь к этим повреждениям?
Более того, они намеренные. Порой я заканчиваю работу и чувствую, что там нет меня как художника. Тогда начинаю её буквально «терзать»: рвать, процарапывать мастихином, ножом, размазывать верхние слои руками. Как-то один художник спросил: «Всё хорошо, но зачем эти линии?» А это именно то, чего мне не хватало, чтобы поставить точку. Без них это были бы лишь пижма и цветочки. А эти линии — это я.
— Когда вы начинаете работу, у вас уже есть готовый образ в голове?
Если я ставлю банку с цветами и пару яблок, то, конечно, какой-то образ у меня уже есть. Но просто пытаться передать реальность мне мало. Я чувствую, что нужно сделать что-то большее, что-то, что может полностью преобразиться. Например, я начинаю писать небо, но оно получается совсем не таким, как вначале. Потому что небо, которое я пытался скопировать, было неживым. А оно должно быть живым, без этого пейзаж не состоится.
— Как вы оцениваете стиль, в котором работаете?
Я бы назвал это метафизическим реализмом. Всегда начинаю с натуры, первоначального образа — рисую пейзажи и натюрморты, как они есть. Но потом погружаюсь в свои ощущения, в то, что чувствую внутри. Что-то добавляю, что-то меняю, и в итоге получается совсем другая картина.
Например, я работал над натюрмортом. Он был нежный, осмысленный, с простыми предметами. Но фон никак не получался. Я начал экспериментировать: приклеил газету. Но газета тоже не понравилась, и я стал покрывать ее пастелью, смешивая цвета. В общем, я просто работал, пока не получилось. Что именно получилось, я и сам не знаю. Но эта картина мне очень нравится.